Во время польской кампании 1831 г. фельдмаршал Иван Фёдорович Паскевич (1782-1856) часто пользовался услугами доктора Преображенского полка Ивана Васильевича Енохина (1791-1863). Дело в том, что фельдмаршал был большим любителем прекрасного пола, но очень опасался, чтобы какая-нибудь из польских красавиц из патриотических соображений не наградила его неприятной болезнью. Поэтому все дамы, которые допускались к интимной беседе с фельдмаршалом, должны были провести несколько минут в соседней комнате наедине с доктором Енохиным "в полном послушании последнего”.

Фельдмаршал ценил ловкого медика и пристроил его лейб-медиком при дворе цесаревича Александра Николаевича, чтобы иметь своего человека в придворных кругах. Сначала Енохину при дворе было очень трудно, но помог ему случай. В 1838 году в Копенгагене во время его первого заграничного путешествия у цесаревича был небольшой приступ лихорадки. Генерал Александр Александрович Кавелин (1793-1850), который был начальником двора цесаревича, грозно обратился к лейб-медику, показывая свой кулак: "Чтобы завтра Его Высочество был здоров! Если завтра Его Высочество не выздоровеет совершенно, то я тебя пошлю на гауптвахту здесь же, в Копенгагене!" Странно, но на следующий день Александр Николаевич был совершенно здоров. Верный диагноз Енохина Зиму 1838-39 годов цесаревич очень хотел провести за границей, но император Николай требовал возвращения сына на родину. Лейб-медику Енохину удалось уверить императора в том, что если цесаревич не проведет эту зиму в Риме, то у него может быть чахотка. Цесаревичу было разрешено провести зиму в Риме, и он никогда не забывал этой услуги Енохина.

Пока Александр Николаевич был великим князем он каждое утро пил кофе с Енохиным, но на следующее утро после восшествия Александра Николаевича на престол Енохин утром не явился. Новый государь интересуется: "Где Енохин?" Ему отвечают: "Дожидается в прихожей". Император: "Позвать его!" Енохин тут же явился. Император: "Зачем ты не велел о себе доложить?" Енохин: "Не смел, Государь. Я имел счастие каждое утро пить кофе с цесаревичем, но к Государю моему без приказания явиться не смею". Это очень понравилось Александру Николаевичу, и он велел Енохину сесть с собой и пить кофе. С тех пор ежедневно по утрам Енохин пил кофе с императором с глазу на глаз и мог говорить с ним, о чём вздумает. Кроме того, он сопровождал императора во всех дальних поездках и путешествиях.

Такое отношение императора сделало Енохина одним из самых влиятельных лиц при дворе. За глаза при дворе все смеялись над ним, но, с другой стороны, все за ним очень ухаживали. Самые влиятельные лица Петербурга по большим праздникам ездили к нему с поздравлениями, а при встречах с приятной улыбкой пожимали его руку. Адлерберги

 Граф Александр Владимирович Адлерберг (1818-1888) был другим доверенным лицом Александра Николаевича, который наряду с дежурным камердинером мог входить к императору без доклада. Своему возвышению Адлерберги обязаны баронессе Шарлоте Карловне Ливен (1742-1828), воспитательнице дочерей императора Павла. Она способствовала назначению Юлии Федоровны Адлерберг (1760-1828) нянюшкой к великим князьям Николаю и Михаилу Павловичам. При Александре I она была назначена начальницей Смольного монастыря и занимала данный пост до своей смерти в 1839 г. Это было не только теплое и выгодное местечко, но оно позволяло добиться известного влияния. Так что Юлия Фёдоровна (по прозвищу Адлербергша, так ее звали воспитанницы) добилась не только высших женских отличий для себя, но и определила своего брата, Владимира Фёдоровича (1792-1884), в товарищи детских игр к великим князьям Николаю и Михаилу Павловичам. Не приходится удивляться, что при Николае I он сделал блестящую карьеру. Вначале Владимир Фёдорович был постоянным соглядатаем императора Николая при следственной комиссии, а с 1827 года он стал начальником военно-походной канцелярии и командующим главной квартирой. На этом посту вместе с Чернышёвым и Клейнмихелем он неплохо нажился на военных поставках (под чужим именем, разумеется). Наследственный пост С 1841 г. В.Ф. Адлерберг становится министром почт. Современники дружно отмечали абсолютную бездарность графа Владимира Фёдоровича, но... А при Александре II он становится министром двора и уделов, удерживая этот влиятельный пост до 1870, который он затем уступил своему сыну Александру Владимировичу. Эпиграмма Адлерберги и их родственники Барановы обрели такое влияние при дворе, что среди придворных даже гулял стишок: "От Адлербергов и Барановых Избави, Боже, дом Романовых..."

Иногда при обсуждении на высшем уровне некоторых вопросов, когда требовалось детальное знание предмета, Николай I, по свидетельству Павла Дмитриевича Киселёва (1788-1872), мог признаться: "Я этого не знаю, да и откуда мне знать с моим убогим образованием? В 18 лет я поступил на службу и с тех пор - прощай, ученье! Я страстно люблю военную службу и предан ей душой и телом. С тех пор как я нахожусь на нынешнем посту... я очень мало читаю... Если я и знаю что-то, то обязан этому беседам с умными и знающими людьми". Но это была, скорее всего, только маска, так как чаще всего Николай Павлович действовал совсем в другом духе: "Сомневаюсь, чтобы кто-либо из моих подданных осмелился действовать не в указанном мною направлении, коль скоро ему предписана моя точная воля". Впрочем, одно другому могло и не мешать.

 Этими чертами характера императора умело пользовались близко знавшие его люди. Например, министр финансов Егор Францевич Канкрин (1774-1845) столкнулся с жёстким противодействием со стороны Государственного Совета, когда рассматривался вопрос об условиях перехода от ассигнаций к серебряному рублю. Рассчитывая на то, что его слова обязательно доведут до ушей императора, Канкрин стал во всеуслышание говорить о том, что Совет покушается на прерогативы самодержца, а "это есть величайшее оскорбление самодержавной власти. Совет - место совещательное, куда государь посылает только то, что самому ему рассудится, а тут из Совета хотят сделать место соцарствующее, ограничивающее монарха в его правах". Николай I очень болезненно воспринимал любую попытку хоть как-то ограничить его права самодержавного властителя, так что он легко поверил запущенной Канкриным "утке" и стал на его сторону.

Когда жена британского посланника Джона Блумфилда, леди Блумфилд, впервые приехала в Россию, она была просто поражена тем, что она увидела в Петербурге. Весной 1946 года она писала на родину: "Меня поразили в этом странном городе недоконченность и грубость во всём. Великолепные дворцы над лавками, ... богатые каменные лестницы, покрытые грубыми и грязными зелёными коврами, и общий вид грязи и неаккуратности, которые оскорбляют глаз... Вся грязь, которая накопилась за последние пять месяцев и которую выбрасывают в каналы, ... сильно заражает воздух... Никто, посмотрев на улицы, не скажет, что они покрыты льдом, ибо они почти черного цвета... Нельзя себе представить ничего ужаснее, как состояние мостовых - они с огромными ямами, которые угрожают опрокинуть экипаж".

 Петербург мог удивить иностранцев и летом. В начале 1850-х годов секретарь французского посольства граф Рейзет (1821-1905) с удивлением писал: "Коровы выходят летом из дворов, заслышав рожок пастуха, и целыми стадами отправляются за город на пастбище, откуда они возвращаются в тот же день вечером, что придает столичному городу деревенский вид".

 Анатолий Николаевич Демидов (1812-1870) был в плохих отношениях с Николаем Павловичем, так что не стоит удивляться записям его секретаря об отношениях императора с женщинами. В частности, он записал: "Царь - самодержец в своих любовных историях, как и в остальных своих поступках: если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Особа, привлекшая внимание божества, попадает под надзор. Предупреждают супруга, если она замужем, родителей, если она девушка, - о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе, как с изъявлением почтительнейшей признательности. Равным образом нет ещё примеров, чтобы обесчещенные мужья и отцы не извлекали прибыли от своего бесчестья". В подтверждение этих слов секретарь приводит запись своей беседы с одной умной придворной (и добродетельной) дамой. Секретарь: "Неужели же царь никогда не встречает сопротивления со стороны самой жертвы его прихоти?" Дама (с изумлением): "Никогда! Как это возможно?" Секретарь: "Но берегитесь, ваш ответ дает мне право обратить вопрос к вам". Дама: "Объяснение затруднит меня гораздо меньше, чем вы думаете. Я поступлю, как все. Сверх того, мой муж никогда не простил бы мне, если бы я ответила отказом". Владимир Иванович Панаев (1792-1859), директор канцелярии министерства двора, чья жена вроде бы избежала благосклонности Николая I, писал, что в начале своего правления царь "не был ещё так развязен с женщинами, как впоследствии".

Литературные вкусы императора мало отличались от вкусов простого обывателя. В круг чтения Николая Павловича входили очень популярные в то время романы Вальтера Скотта, богоискательские произведения Шатобриана, а также романы Жерменны де Сталь и Эжена Сю. Когда по вечерам у императрицы читали вслух "Парижские тайны" последнего, на глаза Николая I обычно наворачивались слёзы. Император был также знаком с романами Жорж Санд и аббата Прево, но считал их слишком фривольными по духу и социально опасными, а потому и не разрешал публиковать их в России. Российскую литературу император жаловал вроде бы меньше, но отмечал "Тарантас" В.А. Соллогуба и "Ивана Выжигина" Фаддея Булгарина. У Булгарина императору понравилось изображение злоупотреблений мелких чиновников и полицейских. Понравился императору и роман М.Н. Загоскина "Юрий Милославский". Этот автор написал еще роман "Кузьма Петрович Мирошев", который почему-то не был оценён широкой публикой. Однако этот роман был высоко оценен Николаем Павловичем, который считал его лучшим романом, не исключая и "Юрия Милославского". Очень был доволен Николай I работой А.И. Михайловского-Данилевского "Описание Отечественной войны в 1812 году", которое он оценил как "монументальное описание во славу императора Александра и во славу России". Награды от государя не обошли этого выдающегося историка: его дочь стала фрейлиной, а сам Михайловский-Данилевский получил орден "Белого орла". Список Уварова Сергей Семёнович Уваров (1786-1855), занимая должность министра народного просвещения, как-то представил Николаю I список лиц, успешно окончивших университеты, для определения их на службу. При этом Уваров указал, что в этом списке многие относятся к лучшим фамилиям. На этот документ Николай Павлович наложил такую резолюцию: "В сем случае должна быть соблюдена самая строгая разборчивость и рекомендуемы только достойнейшие, каких бы, впрочем, фамилий они не были. Здесь более, чем где-либо, знатность рода не должна быть принимаема в соображение". Реакция на критику Булгарина 11 марта 1830 года (по старому стилю) Фаддей Булгарин в своей "Северной пчеле" резко и несправедливо раскритиковал творчество А.С. Пушкина. Николай I, прочитав эту статью, вызвал к себе Александра Христофоровича Бенкендорфа (1782-1844) и сказал ему: "Я забыл вам сказать, любезный друг, что в сегодняшнем номере "Пчелы" находится опять несправедливейшая и пошлейшая статья, направленная против Пушкина. К этой статье, наверное, будет продолжение; поэтому предлагаю вам призвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какие бы то ни было критики на литературные произведения. И, если возможно, запретить его журнал". В смысле: критикуйте, мой друг, но так, чтобы это нравилось мне, иначе ваше издание я прикрою. Что изменилось с тех пор? Выплаты семье А.С. Пушкина После гибели А.С. Пушкина император сделал следующие финансовые распоряжения в отношении семьи поэта: приказал выделить на похороны 10 000 рублей; распорядился оплатить долги Пушкина в размере 92500 рублей; удержанные казначейством проценты со ссуды Пушкина (5%) вернуть семье поэта; приказал выделить из казначейства 50 000 рублей на посмертное издание произведений поэта; приказал очистить от долгов имение поэта, чтобы обеспечит малолетних детей Пушкина; установил ежегодные пенсии семье Пушкина: вдове до нового замужества 5000 рублей; дочерям до замужества по 1500 рублей; сыновьям до вступления на службу по 1500 рублей. Пятый

 Французская актриса Рошель, приехав в Петербург, потребовала от администрации театров, чтобы в каждой ложе сидело не более четырёх зрителей. Этим она хотела вызвать большую раскупаемость билетов. При встрече с Николаем I актриса стала жаловаться на то, что император редко бывает на её спектаклях. Николай Павлович на эту жалобу отреагировал мгновенно: "Моя семья так велика, что я боюсь, чтоб не быть пятым в ложе".